Традиционное рождественское песнопение, которое вот уже сколько лет не надоедает :3 Cooking with Dr. Lecter! Yay!



Спрятал подарки для Фл. по всему дому, надеюсь, вечером у него хватит пороху их искать)))
Всем счастливого Рождества!

@темы: пикспам, that dares not speak its name, Телевещание, Гарри был жив и впереди была битва с усами!, lolz

@темы: this moment, пикспам, Лихопиздие, Фотографии

«Слух», 1943 г.

Ещё три изображения

«Соглядатай», 1934 г.



«Встреча», 1932 г.



«Der Schlag ins Leere», 1933 г. (что-то типа удара в пустоту, но прозреваю фразеологизм)



«Каждому своё», 1960 г.

Коллекция картин

@темы: пикспам, lolz, наци, Интересности, Ссылки, entartete Kunst

Некоторые аннотации к порнороликам на сайте gay.adult-blog.info/ Это почти как ру.прода. только лучше.

Этот дикий красавчик накончал в моё дупло (дятел плачет)
Сейчас ковбои оседлают горячих стоячих мустангов (и они сразу станут холодными и расплющенными)
Члены бразильских мужчин способны на многое (извлекают корень семнадцатой степени без калькулятора и вышивают гладью)
Избавь мою голову от грязных мыслей - трахни её (в один голос сказали И. Креститель и проф. Доуэль)
В умелых руках член становится грозным оружием (двоих зарубил, пока заметил - von Schi-)
Он любил ощущать твердый кол в своей попке (Влад Цепеш говорит: Расслабьтесь!)
Они набросились на сосунка и жестко его отоварили (сцена на Черкизовском рынке)
У Мартина есть чем удивить любую задницу (чаще всего он показывает им вечный двигатель, Святой Грааль и Философский камень)
На свежем воздухе его член особенно притягивает (тайная жизнь Магнето)
Сегодня на диване не до отдыха. Здесь резвятся парни.
Жестокий и беспощадный пират поиздевался над жертвой.
Доктор охотно осматривает причиндал и пробует на вкус (хрум-хрум)
Меня так заводят сильные руки и твердый кол (который Клим Егорович поставил мне по геометрии!)
Здесь есть мышцы и сперма. Что ещё тебе нужно? (Да ничего, в сущности. Соли немножко, разве что. Приятного аппетита!)
Им так просторно и уютно на этой кровати (промо-ролик ИКЕИ)

И, наконец, последнее, в честь недавних событий на Киевский:
Три крепкие дубинки не останутся без внимания!

Приятных выходных, камрады! :3

Спасибо несравненному асуру, он подарил мне огромную порцию радости жизни

@темы: нижняя палата ума, inner EvS, гомосексуальные пидорасы, lolz, Ссылки

Andrew Wyeth, «Moon Madness,» 1982
via

@темы: this moment, поцмодернизм, пикспам, Ссылки

@настроение: месяц макабрь

@темы: пикспам, Лихопиздие, Говноуныние, entartete Kunst

@темы: поцмодернизм, пикспам, Лихопиздие, Фотографии

@темы: нижняя палата ума, свинья ты подколодная!, Книги

Таки гойсподин Фейхвангер раскрыл тему ОТП на отличненько! Подумать только, впс пыхтел, потел, высасывал из разных пальцев фанон, а велосипед уже изобрели в сорок третьем году. Подборка цитат посвящается очень маленькому, но гордому РёмоШпротному фандому 8)

первое упоминание о РёмеПока Ганс (Гансйорг Лаутензак - младший брат главного героя, работает на СА) мылся, они болтали. Ганс принялся рассказывать теперь уже более откровенно. Описал, как его дело принимало тот или иной оборот, смотря по тому, как складывались обстоятельства для нацистской партии.
- Но как бы гнусно оно ни оборачивалось, - сказал он, - я, в сущности, никогда не сомневался, что все кончится хорошо. Я был уверен, что партия добьется своего. И она меня вызволила.
- Зачем ты прибедняешься, - заметил Оскар, - ведь за первого встречного партия не вступилась бы.
- Ну конечно, - подтвердил Ганс, растирая полотенцем покрасневшую спину, - ну да, у меня есть заслуги и есть связи. Проэль меня в беде не бросит. Моя дружба с Манфредом стала еще теснее, - пояснил он хвастливо и при этом усмехнулся лукаво и цинично; его дерзкий, звонкий голос заглушал плеск воды.
Партия имела свою армию, так называемые отряды штурмовиков, и Манфред Проэль, о котором упоминал Ганс, был начальником штаба этой армии.
***
Описание РёмаБлижайшим другом Гансйорга был, по-видимому, человек, лицо которого Оскар хорошо знал по газетам, - начальник штаба нацистской армии Манфред Проэль. Гансйорг вносил в свое отношение к нему, наряду с угодливостью, какую-то подмигивающую интимность, а тот улыбался и не возражал. Манфред Проэль был небольшого роста, гладкий, холеный, с розовой кожей и наклонностью к полноте. У него была круглая, почти лысая голова и светлые хитрые глазки. Форма ему шла. Он подал Оскару мягкую, но сильную руку.
- А... а... значит, вы и есть брат нашего Гансйорга, - сказал он. Гансйорг мне много о вас рассказывал.
И он бесцеремонно принялся разглядывать Оскара. Оскар был в затруднении, не зная, как ему понять слова Манфреда Проэля. Очевидно, между этим влиятельным господином и Гансйоргом существовали более чем дружеские отношения, поэтому он отнесся благосклонно и к Оскару. И все-таки, несмотря на кажущуюся простоту, в нем чувствовалась какая-то барская презрительность. Он играл здесь первую роль и сознавал это, как сознавали и другие; а Оскар прямо носом чуял, что Проэль предназначен для великих дел. Но вместе с тем от него веяло каким-то предвестием беды, и, как ни заманчива была для Оскара мысль о дружбе с этим человеком, внутренний голос предостерегал его от сближения.
- Я приехал в Мюнхен прежде всего затем, - начал Манфред Проэль, чтобы лично представить вашего брата фюреру. Гансйорг желал бы, чтоб я познакомил и вас с фюрером; если вы не против, я готов это сделать. - Он улыбнулся, и его светлые глаза почти весело заглянули в темно-синие глаза Оскара.
***
немного о мерзком характере Шпроты :3- Мой милый Гансйорг, ты на этот счет слишком труслив... - проговорил он беспечно, успокоительно. И самодовольно добавил: - Граф Цинздорф тоже жалуется на твою трусость в денежных делах.
- Не болтай чепухи, - возмутился Гансйорг, и его зеленовато-бледное лицо дрогнуло. Он не выносил Цинздорфа. Ульрих фон Цинздорф стал между ним и Проэлем, и Манфред, эта подлая тварь, теперь нередко пользуется Цинздорфом для воздействия на Гансйорга. Когда Гансйорг начинает наглеть, Проэль лишь посмеивается и в течение двух-трех дней не допускает к себе никого, кроме Цинздорфа; что тогда остается Гансйоргу, как не, смирившись, ползти к нему? Кроме того, Гансйорг завидовал успеху Цинздорфа у женщин. К молодому графу женщины липли еще больше, чем к Оскару. Всех пленяло его красивое, гордое, жестокое лицо, а то, что от него пахло кровью многих убийств, еще больше распаляло его поклонниц. И этот надменный мальчишка-аристократ еще осмеливается выставлять его, Гансйорга, перед братом каким-то мелочным Скрягой! А Оскар, этот баран, и уши развесил. Так противно, что плеваться хочется.
- Тебе известно лучше, чем кому-либо, - заявил он, с трудом сдерживаясь, - что я не мелочен. Но Цинздорфу чем больше даешь, тем больше он требует. И все равно он каждого считает мразью. Такого чванного презрения, какое этот господин питает к нашему брату, я еще не встречал. Ты что - дал ему денег? - спросил Гансйорг в упор, сухо, резко.
- Дал, - вызывающе ответил Оскар.
- Ну конечно, - с горечью отозвался Гансйорг, - Цинздорфам ни в чем нельзя отказать! За честь водиться с графьями приходится платить.
- Я только исправил то, что ты испоганил своей скаредностью, защищался Оскар.
- Ни пфеннига он тебе не вернет, - продолжал Гансйорг, - даю голову на отсечение. Ты взял с него какую-нибудь расписку?
Оскар, гордый своей предусмотрительностью, кивнул.
- Идиот, - сказал Гансйорг, - в тех сферах, где живут Цинздорфы, деньги даются только под честное слово. И обратно их не получают, это известно заранее. Брать долговую расписку с графа Цинздорфа! Теперь он объявит, что ты еврей паршивый и неизвестно зачем небо коптишь, теперь даже я в сравнении с тобой окажусь мотом и аристократом! Что ты будешь делать с этой распиской, святая простота? Судебного исполнителя к Цинздорфу пошлешь? Ведь это курам на смех! Партия - это тебе не какое-нибудь добропорядочное, мещанское коммерческое предприятие! Мы здесь не в Дегенбурге, мы в первобытном лесу. Здесь действуют не документы, а законы джунглей. А распиской советую подтереться.
Оскар был потрясен. В глубине души он боялся, что Малыш прав. Цинздорф опасен, Оскар чуял это. Выманить деньги у Оскара, когда они ему самому так нужны, - это может себе позволить только аристократ, для которого законы не писаны. Оскар сидел подавленный, обалдевший.
***
Игривый Рём игрив- Послушай-ка, - сказал Манфред Проэль Гансйоргу вскоре после разговора между супругами Кадерейт, - быть толстокожим недурно, но во всем нужна мера. - Он положил на плечо приятелю свою рыхлую, мясистую руку, и Гансйорг тотчас же почувствовал, что эта игривость не предвещает ничего доброго.
***
Ехидный Рём ехиденВ эти же дни Пауль Крамер написал статью о Гитлере как литераторе, одну из тех статей, в которой образ Гитлера предстал во всей своей красе и перед более поздними поколениями. Глубоко убежденный в том, что натура человека при всех условиях отражается в его стиле, Пауль Крамер показал, как отражается мутная душа Гитлера в его мутных фразах. Отчетливыми штрихами обрисовал он этого жалкого имитатора Наполеона, Ницше и Вагнера, это взбесившееся ничтожество, которое, возмутившись своей неполноценностью, стремится всему миру отомстить за эту неполноценность.
Статью прочел, одобрительно улыбаясь в светло-рыжую бородку, Томас Гравличек. "Ну, этому попало!" - думал он на своем родном языке. Статью прочел Манфред Проэль. Он ухмылялся превосходным метким выражениям и думал: "Хорошо, что наша братия в таких вещах ничего не смыслит".
***
Шпрота охомутала шефаКогда Гансйорг намекнул Проэлю, что следовало бы нажать на все пружины, тот ответил весьма сухо. Точно играя в какую-то жестокую и капризную игру, он в последнее время оказывал предпочтение красивому, необузданному, знатному и бессовестному Цинздорфу. "В данный момент я не могу заниматься второстепенными вещами, - решительно заявил Проэль Гансйоргу. - Обстановка слишком серьезна, я не стану размениваться на мелочи. Уж на сей раз вам придется выпутываться самим", - добавил он.
***
Бессовестно длинная, но великолепная сцена с Лаутензаком и РёмомМанфред Проэль, сидя в своем кабинете в доме "Колумбия", велел принести себе простой обед из буфета и поставить на письменный стол; он распорядился не мешать ему в течение получаса. Ему нужно еще раз наедине спокойно обдумать поставленную перед ним задачу и принять наконец решение.
Дело заключалось в следующем. Прежние властители Германии, свора, окружавшая Гинденбурга, "аристократы", вручили партии власть, разумеется, ограниченную, с сотней оговорок и удержали за собой важнейшие посты. Для партии это не было неожиданностью, и она давно уже собирала силы, чтобы сбросить все эти путы. Было решено инсценировать государственный переворот слева, а затем потребовать чрезвычайных полномочий для его подавления. Это даст возможность нацистам, не нарушив приличий, навсегда разделаться с неприемлемой для них законностью и утвердить свою неограниченную власть.
Состряпать этот "большевистский заговор" фюрер и поручил ему, Манфреду Проэлю. Ясно, что левый путч надо "подавить" в самом зародыше, при первых же "сигналах". Однако эти "сигналы" должны выглядеть весьма убедительно.
Проэль кладет в рот кусочек гуляша и машинально жует, не сознавая даже, что он ест. Из всех предложенных "сигналов" остановились на трех. Во-первых, красные могли бы устроить покушение на жизнь Гитлера. Во-вторых - взорвать "Коричневый дом" в Мюнхене. В-третьих, можно было бы "посигналить" огнем здесь, в Берлине: поджечь какое-нибудь большое общественное здание, например, биржу, рейхстаг или арсенал.
И вот прошло уже два дня, а Проэль все еще не сдвинулся с места. Против обыкновения, он медлит принять окончательное решение. Что окажется удачнее - покушение на Адольфа, взрыв в Мюнхене или пожар в Берлине - предсказать трудно, все это дело случая. Все три "сигнала" одинаково нелепы, но возможно, и даже весьма вероятно, что именно своей нелепостью они и подействуют на массы.
Проэль отодвигает тарелку с остатками гуляша, придвигает десерт шоколадный торт со сбитыми сливками, - кладет кусочек в рот и запивает глотком кофе. Теперь, Манфред, перестанем на минутку думать об этих дурацких "сигналах", пошлем их к дьяволу, а затем уж, на свежую голову, не мешкая, примем решение. Из груды газет и журналов, наваленных на столе, он берет первый попавшийся номер - это "Звезда Германии". Она-то ему и нужна. Он пробегает оглавление. Оскар Лаутензак - "О сущности счастья". Ладно, поглядим, в чем сущность счастья. "Счастье - это свойство... Я стою за дерзость, которая, по мнению древних..." Как бы не так! Не вернее ли другое мнение древних: дураки всегда найдутся.
Ну и ловкач этот Оскар Лаутензак! Ничего собой не представляет, ничего не знает и не умеет, просто нацепил на себя вывеску "Я дельфийский оракул" - и стал им.
"О сущности счастья". Какой из трех "сигналов" избрать - это ведь тоже вопрос счастья. Счастье - свойство. Звучит недурно, но, если хорошенько вдуматься - всего лишь глубокомысленная болтовня, чепуха. Однако бывают случаи, бывают. Как, например, решить вопрос о "сигналах"? Тут разум бессилен. В пользу каждого из трех "сигналов" есть столько же доводов, сколько и против. Да, бывают случаи, когда даже Манфред Проэль не может ничего добиться с помощью разума и вынужден полагаться на детское непосредственное восприятие вещей, на свой инстинкт. Но, увы, на сей раз и инстинкт нем как рыба.
"О сущности счастья". Для чего же партия позволяет себе такую роскошь, как дорогостоящий ясновидец? Ведь в этом как раз и состоит его профессия он заставляет говорить онемевший инстинкт. Проэль сам часто бывал этому свидетелем, и друзья не раз передавали ему, что Лаутензак во время своих экспериментов извлекал из них именно то, что они смутно чувствовали, но не могли выразить словами. А что, если обратиться к этому Лаутензаку? Пусть-ка займется им, Проэлем, и подхлестнет его инстинкт. Итак, решено. Сойдем вглубь, к праматерям. Шагом марш!
Проэль дал знать Оскару Лаутензаку, что вечером намерен у него ужинать.
Начальник штаба прикидывался веселым, но был взбудоражен. Он любил крупную игру. А это была крупная, смелая игра: поставить решение такой важной задачи, может быть, даже судьбу партии, в зависимость от того, что пробормочут уста одержимого дегенбуржца!
Оскар впервые очутился наедине с начальником штаба. Он почувствовал, что за легкой, оживленной болтовней Проэля кроется то смущение, та нервная напряженность, которую все ищущие у него совета стараются прикрыть скептическим и небрежным разговором. Оскар и сам был взволнован. Он давно жаждал показать свою силу именно этому могущественному человеку, этому опасному, циничному насмешнику.
- Я полагаю, дорогой мой, - начал Проэль после ужина, - что ваш внутренний голос уже шепнул вам, ради чего я пришел. Партия снова идет на риск, ставка крупная. Что же делает Манфред Проэль? Он направляется к нашему высокочтимому Калхасу и предлагает, так сказать, погрузиться в недра судьбы.
Бойкий, несколько банальный тон начальника штаба не мог обмануть Оскара. Этот человек уже готов, лучшего и желать нельзя. Он чувствует себя в присутствии Оскара, как пациент в присутствии врача. Он ждет слова, которое послужит ему ориентиром.
- Если вы желаете, - вежливо отозвался Оскар, - я с удовольствием проведу с вами сеанс.
- Одно попадание есть, - ответил Проэль, - именно об этом я и хотел вас просить. Загляните-ка в меня поглубже. Моя интуиция что-то пошаливает. Как видно, где-то произошло короткое замыкание. Попытайтесь, может быть, вам удастся извлечь наружу то, что заваривается во мне и вокруг меня.
- Думаю, удастся, - ответил Оскар и устремил на своего гостя дерзкие синие глаза. Его четко очерченное массивное лицо, на котором и теперь еще, среди зимы, сохранился загар, представляло резкий контраст с бледно-розовым лицом собеседника. - Но предупреждаю вас, - продолжал он, погрузиться в самого себя иной раз бывает небезопасно.
- Ну, не так уж это страшно, - ответил своим скрипучим голосом Проэль. - И давайте, пророк, без выкрутасов. Оседлайте-ка вашего драгоценного "демона". Валяйте.
- Начинаю, господин начальник штаба, - ответил Оскар.
Чем больше этот человек небрежничал, тем яснее видел Оскар его нервную подавленность и тем спокойнее становился сам.
- Постарайтесь, пожалуйста, ослабить всякое напряжение, - предложил он Проэлю, - свободнее, не замыкайтесь, не сопротивляйтесь.
- Что? - удивился Проэль. - А где же ваш таинственный кабинет? Где кристалл? Вот так, запросто, на ходу? Как у окошечка почты?
- Я сегодня в хорошей форме, - ответил Оскар, - мне не нужны вспомогательные средства. - И он пристально стал смотреть на гостя.
- Надо же напустить хоть немножко туману, - сказал с какой-то судорожной развязностью Проэль, - иначе кто вам поверит?
- Дайте-ка вашу руку, - произнес в ответ Оскар.
- Пожалуйста, если это вам чем-нибудь поможет, - сказал Проэль и вложил свою белую пухлую руку в большую, грубую руку Оскара.
Он продолжал болтать, но Оскар уже не слушал его. Умолк и Проэль. Оскар смотрел на него не отрываясь, и из глаз его, от его руки Проэлю как бы передавалось какое-то странное волнение. Оно связывало, оно притягивало. Притягивало и отталкивало. Оно усыпляло и в то же время пробуждало, проясняло. Оно было сладковатое и противное, вызывало желание обороняться, но в то же время хотелось, чтобы оно становилось все сильнее.
Рука Оскара легко держала руку гостя, но глаза не отпускали его, цеплялись за него, присасывались. Оскар ждал. И вот оно приблизилось, оно было уже здесь. Ему почудился тонкий звук, как будто рвалась ткань, окружавшие его предметы исчезли, лицо стало пустым, челюсть немного отвисла. Он выпустил руку Проэля. Почувствовал, что вышел за пределы самого себя. Он "видит".
Но то, что он видел, было мучительным и радостным в одно и то же время, оно создавало какую-то страшную связь между ним и человеком по имени Проэль.
Оскар Лаутензак с детских лет любил огонь. Еще мальчишкой он "баловался с огнем", как это называли в Дегенбурге. Со своими школьными товарищами он играл в императора Нерона и в пожар Рима. На стенах некоторых домов, на окраине города, они написали краденой черной краской слово "Рим". Затем подожгли разрушенную мельницу; он, Оскар, взобрался со своей скрипкой на лестницу и, глядя, как начинает заниматься огонь, пел: "Мое сердце, точно улей..." Чуть было не вспыхнул настоящий пожар, сбежались испуганные жители и под конец Гансйоргу задали ужасную трепку. Уже тогда это было нечто большее, чем детская игра, а позднее у Оскара возникло настоящее пристрастие к огню. Если где-нибудь начинался пожар, он делал какой угодно крюк, чтобы только подойти поближе к огню. Он всегда жадно любовался пламенем. Как раз недавно, совсем на днях, он дважды смотрел фильм Сесиля де Миля, где был показан Рим, охваченный буйным пламенем. Он собирался посмотреть его и в третий раз. Его любовь к огню была, как видно, чем-то очень немецким. "Взлетай, бушующее пламя". Самым сильным из всего созданного Вагнером тоже был гимн огню.
Вот почему он с радостным испугом увидел пламя в душе своего партийного коллеги Проэля. Все в нем горело, пылало, в его мозгу были картины пожара. Сначала Оскар увидел маленькие огни - "огоньки", подумал он с нежностью. "Огоньки", - сказал он против воли вслух, наслаждаясь звуком этого слова; но, разгораясь, эти огоньки высовывали длинные языки и буйно плясали, быстро ползли вверх, разливались морем огня.
Медленно, подыскивая слова, но определенно и решительно сообщил он Проэлю о том, что видел. "Недурно, недурно", - поддакивал Проэль. Ему не удалось сохранить привычный, насмешливый, игривый тон, у пего пересохло во рту. О проекте поджога знало всего несколько человек. Да и самого проекта еще не было, о поджоге говорили только намеками, иносказательно. "Если бы вспыхнуло большевистское восстание, - как-то сказал, задумавшись, один из руководителей партии, - то национал-социалисты получили бы желанную возможность весьма энергично потушить этот пожар". - "Если бы вспыхнуло пламя, - так же задумчиво отозвался толстяк Герман, - ведь достаточно одной спички". Все было еще весьма туманно, и совершенно исключено, чтобы братья Лаутензак могли узнать об этом. Но интереснее всего то, что он, Проэль, если хорошенько подумать, с самого начала считал "пожар" лучшим сигналом для подавления мнимой большевистской революции; сейчас, после слов Лаутензака, это стало ему ясно как день. Странно, даже более чем странно, что этот человек способен так близко подойти к чужим, глубоко скрытым переживаниям и мыслям. Тут есть нечто весьма опасное, отвратительное, жуткое и вместе с тем притягательное.
- Недурно, недурно, - повторял Проэль, слегка приглушая свой резкий голос. - Дальше, дальше, - торопил он Оскара. Проэль откашлялся, стараясь обрести свой привычный тон. - Пламя, огонь, - продолжал он, - это звучит отвлеченно, почти символически. Раз уж вы видите, так, пожалуйста, постарайтесь увидеть что-нибудь поконкретнее. Кто или что горит? Где горит? Говорите.
- Вы нетерпеливы, - сказал, чуть ли не поддразнивая его, Оскар. - Если вы будете ждать спокойно, без напряжения, без сопротивления, то облегчите и мою работу.
Он опустил веки, почти совсем прикрыв свои дерзкие глаза. В нем звучало "заклинание огня". И медлительным, ищущим голосом он заговорил:
- Я вижу. Вижу все яснее. Горит большое общественное здание. Вот золотой купол. Мы оба знаем это здание. Это рейхстаг.
Проэль дышал тяжелее обычного.
- Недурно, недурно, - подтвердил он почти против воли.
- Огонь, - продолжал Оскар, - возник не случайно. Это преступный огонь, но добрый, очищающий.
- Возможно, возможно, - сказал Проэль. Он взял себя в руки. - Но ваши оценки мне не нужны, - добавил он сухо и резко. - Нужны факты.
- Фактов больше никаких не вижу, господин начальник штаба, - вежливо, но решительно произнес Оскар. - Есть только оценки.
- За словом вы в карман не лезете, - ответил Проэль.
Оскар спокойно спросил:
- Разве я не прав?
- Неплохо это вышло у вас, - согласился Проэль. - Благодарю.
Оскар провел рукой по лбу, как бы стирая что-то или снимая повязку.
- Я очень рад, господин начальник штаба, - сказал он, - что вы получили то, за чем пришли.
Они сидели друг против друга. Проэль задумался, он уклонялся от взгляда Оскара, пытался скептически улыбнуться. Но ему не удалось.
Он ждал, чтобы Оскар предъявил счет. Предполагал, что сумма будет немалой. Почти желал этого. Не хотел быть в долгу у Лаутензака.
Но Оскар и не думал предъявлять ему счет. Он не намерен был обесценивать свое пророчество, принимая за него денежное вознаграждение. Он воспользовался своим искусством ради самого искусства. Он был достаточно богат, чтобы позволить себе одарить тоже очень богатого и очень могущественного человека, и гордился тем, что сделал такой подарок именно Проэлю.
А Проэль все ждал, чтобы Лаутензак наконец потребовал мзды. Ждал напрасно. И рассердился. Этот Лаутензак оказал услугу ему и национал-социалистской партии. Манфред Проэль не нуждается в подарках. Он хочет уплатить, он любит держать в порядке свои счета. Но Оскар Лаутензак, по-видимому, сложный тип. И в конечном счете - неприятный. Проэль теперь знает, к какому "сигналу" прибегнуть, и это хорошо. Но чертовски досадно, что вот такая личность может заглянуть тебе в самую душу и просветить ее, точно рентгеновским аппаратом. Мало у кого все внутри так чисто и прибрано, что он может позволить постороннему заглянуть во все закоулки. Нет, нет, это не для него, Проэля... Ощущение острое, но на этот стул он, Манфред, вторично не сядет.
По-видимому, прозорливец и в самом деле не намерен брать плату. Господин пророк не лишен самолюбия.
- Итак, - сказал Проэль, прощаясь, - огромное вам спасибо. Готов к услугам.
И он ушел. С тех пор он стал врагом Оскара Лаутензака.
***
РёмоШпрота прекрасни невероятни сочни!!!11 это мой фанон!! Этот граф, блджад, лучше моего Б-же, какой типаж!Оскар позвонил в "Колумбиахауз", где помещался штаб штурмовых отрядов, попросил к телефону начальника штаба Проэля. Ему было неприятно просить об одолжении, но он не видел другого средства вызволить Крамера.
Проэль, как всегда, прикидывался веселым, но уже само сообщение о том, что звонит Оскар, вывело его из равновесия. Его отношения с этим комедиантом все еще были неясны. Как и прежде, он с каким-то гнетущим чувством вспоминал о том вечере, когда Оскар предсказал поджог рейхстага; этот человек вызывал в нем чувство жути. Проэль пытался расплатиться с ним. Он сам напомнил Гитлеру об академии, сам позвонил министру просвещения, без его вмешательства в Гейдельберге, вероятно, даже не подумали бы устроить торжественную церемонию. И Проэлю не было неприятно, что этот человек наконец сам обратился к нему и попросил об услуге.
- Я нахожу, что это очень благородно с вашей стороны, дорогой мой, сказал он своим скрипучим голосом, - пристыдить противника своей добротой. Тут дядюшка Проэль с удовольствием поможет вам. Я прикажу принести дело вашего, как его там, Пауля Крамера, и если в деле нет ничего особенного, мы этого молодца освободим.
- Благодарю вас, господин начальник штаба, - сказал Оскар.
- Пожалуйста, не стоит благодарности, - ответил Проэль.
Осуществлять "меры предосторожности" Проэль поручил Цинздорфу.
- Послушай-ка, мой мальчик, - сказал он, - мы посадили известного тебе Пауля Крамера. Если нет каких-либо особо важных причин, я бы хотел выпустить этого субъекта. За него хлопочет видный член партии; и, насколько я понимаю, такие интеллигенты в настоящее время не опаснее обгоревшей спички.
Цинздорф все сразу сообразил. Видный член партии - это, разумеется, Оскар Лаутензак. Предположение, возникшее у него при виде Пауля в обществе любовницы Лаутензака, оказалось правильным, между "родственниками" существуют какие-то отношения; и он, Цинздорф, арестовав Крамера, даже сильнее, чем рассчитывал, досадил наглецу Лаутензаку, который написал ему такое плебейское письмо с напоминанием о долге. В расчеты Цинздорфа не входило выпускать из рук добычу, подобную Паулю Крамеру.
- Вы, разумеется, правы, шеф, - сказал он, - этот тип не опасен, но если один видный член партии хлопочет об его освобождении, то другой видный член партии решительно возражает.
Он с ухмылкой, нагло и доверительно смотрел в розовое лицо Проэля; не стоило и уточнять, кто этот видный член партии.
Проэль знал своего Ульриха, знал его исключительное высокомерие, его безграничную испорченность.
- Оскар Лаутензак оказал партии более важные услуги, чем ты, мой мальчик, - добродушно отозвался он.
- Зато я симпатичнее его, шеф, - возразил Цинздорф, - разве не так?
Проэль молча посмотрел на друга своими светло-серыми хитрыми глазками. Он слегка постучал карандашом по лысине, как обычно делал, задумавшись.
- Этот Лаутензак отвратителен, - продолжал Цинздорф. - От него так и несет потом, до того он старается - лезет все выше и выше. От него смердит. Уверен, что и вы, шеф, относитесь к нему точно так же. Не вижу, почему мы должны удовлетворять все капризы этого избалованного мужика.
- А сколько ты должен этому избалованному мужику? - спросил Проэль, все еще постукивая себя карандашом по лысине.
- Тысяч двадцать - тридцать, - спокойно ответил Цинздорф.
- Было бы очень нелюбезно, - заметил Проэль, - без достаточных оснований отказать в маленькой услуге столь заслуженному человеку, как Оскар Лаутензак.
- Давайте-ка я сначала покажу вам дело Крамера, - сказал Цинздорф, - я не все помню, но мне кажется, это объемистое дело, и если преднамеренно не закрывать глаза, то веских улик в нем можно найти сколько душе угодно. Между прочим, совершенно независимо от моей личной антипатии, сама партия заинтересована в том, чтобы разок проучить владельца замка Зофиенбург. Слишком он уже задрал нос. Если он вдруг преисполнился древнехристианского всепрощения, его дело. Но требовать, чтобы партия ему потворствовала, просто наглость. Я против освобождения Пауля Крамера, - деловито заключил он.
- Ты очень мил, - сказал Проэль.
Он хорошо понимал антипатию Цинздорфа и находил, что даже с объективной точки зрения его доводы не лишены основания. Лаутензак действительно зазнался; если он одарен способностью заглядывать в человеческое нутро, это еще не значит, что он имеет право во все совать свой нос. Проэль претендует на "fairness", на порядочность, он хотел бы заплатить этому типу, должником которого себя чувствует, он решил добиться учреждения академии оккультных наук, невзирая на огромные издержки. Ну и пусть занимается, сколько ему угодно, делами академии. Но в политику Проэль не хочет допускать столь опасного человека, а дело Крамера - это уже политика.
- Благодарю тебя, мой ангел, - сказал он, - что ты так убедительно объяснил мне свою точку зрения. Давай сюда дело Крамера.

@темы: oh Ernstie, inner EvS, наци, Книги