erkenne mich ich bin bereit
Драббл для Фламмера, фандом - "Одинокий мужчина" (фильм)
Не грусти, сокровище моё
Колесо ФортуныRegno
Карлос смотрит вслед уезжающему Мерседесу, плюет под ноги, зябко поводит плечами. В пачке ещё полно сигарет. Он не понимает, к чему это настроение: то ли обидно за сорвавшегося клиента, то ли воротит от пластикового американского заката. Дома алое солнце садилось в зелено-черное море, прислушайся - зашипит, как вода на противне, а здесь одна видимость. Если бы его бойфренд сразу сказал, что в Америке всё похоже на павильонные декорации.
Клиент дал ему сорок долларов за просто так. Славный, в общем-то, парень, зря не согласился. Карлос был бы ему чертовски благодарен за возможность слинять с опостылевшей автостоянки. Настоящая мадридская благодарность - это вам не калифорнийский благодарностезаменитель в пластиковом пакетике по девять долларов девяносто центов.
Он хорошо запомнит этот вечер, закат, стоянку, дурацкий постер на стене. Сорок долларов - ни то, ни сё, слишком много для того, чтобы потратить на еду, и слишком мало для того, чтобы отложить про запас. Он пойдёт в ночной клуб, купит виски. Дождётся заветного: "Бармен, ещё пару того, что пьёт этот парень". Познакомится с очередным "начинающим режиссёром". Этого народа у Карлоса перебывало куда больше, чем хотелось: они редко платили по делу.
"Не пойдёт, друг, у меня акцент", - тошнит его от этой вежливости. Если нет, говори нет, будь мужиком.
"Тем лучше, - клиент не улыбается, строит серьёзную физию, - у нас роль испанца. Чувак в фильме - испанец. Какого хрена он должен говорить, как калифорнийское быдло?"
Наутро окажется, что клиент не соврал: он потащит помятого и заспанного Карлоса на какую-то задрипанную студию, познакомит с девчонкой в огромных очках и в засаленной ковбойке.
"Синтия, это к нам на роль испанца!"
"Которого, - спрашивает Синтия, надумая огромный розовый пузырь жвачки, - который говорит или который молчит?"
Клиент окидывает Карлоса оценивающим взглядом.
"Который молчит".
Карлосу семьдесят четыре года, он главный редактор журнала "Пентхаус", у него любящая жена, которая закрывает глаза на его слабости, трое внуков, огромная вилла в Голливуде, куча любовников и любовниц самых разных мастей. Правда, с потенцией проблемы, но верный друг работал на совесть, пора отпустить его на пенсию. Он пьёт Виагру, но от неё скачет давление.
Нахальная девчушка с массачусетским акцентом берёт у него интервью. Ввинчивает вопрос напоследок: мистер Надаль, кого бы Вы хотели поблагодарить за всё, что у Вас есть? Ясное дело, Карлос должен ответить - себя, любимого. Или там маму, папу, счастливую судьбу.
"Одного парня на автостоянке", - отвечает Карлос.
Как он не пытается, не может вспомнить его лица.
Regnavi
По внутренним ощущениям часы профессора Фальконера остановились уже десять месяцев назад. Часовая стрелка застыла между цифрами семь и восемь. За окном всегда идёт дождь, всегда остро и тошнотворно пахнет мокрыми плетистыми розами, обвивающими крыльцо дома Чарли.
Просыпаясь, он проводит рукой по левой половине кровати. Пальцы натыкаются на гладкую прохладную поверхность простыни. Только так он может быть уверен, что действительно проснулся. Во сне там, слева, знакомое тепло, и сонное сопение. Иногда на постель залезают фоксы, Джордж замирает, хлопает ладонью рядом с собой, но они никогда не приближаются, ютятся в ногах, чтобы исчезнуть со звоном будильника.
Он чистит зубы, одевается, причесывается, натирает ботинки, постоянно сталкиваясь локтями с пустотой. Ему тесно на кухне: в отсутствие Джима и собак двигаться ещё тяжелее, чем когда они все толклись здесь, галдя на разные голоса и мешая ему подготовить себя к очередной битве с окружающим миром. Какая-то часть их осталась в доме, эти напоминания ходят своими обычными маршрутами. Джордж боится помешать им, спугнуть их.
Он пьёт и перебирает воспоминания, отбирая самые лучшие, самые яркие из стопки. Есть радостные, есть откровенно горькие, есть страшные. Он научился любить их все. Поездка в Англию, знакомство в баре, знакомство с родителями - его и Джимовыми, их лучший уик-энд в семейном отеле близ национального парка. День, когда они страшно, вдрызг поссорились из-за того, нужно или нет вытирать посуду после мытья. День, когда Джим сломал руку. День, когда Джордж отравился, его везли в реанимацию, это всё глупости, но вспоминается белое лицо с набрякшими под глазами мешками, такое любимое: Джим пытался пробиться через кордон из двух пухлых суровых медсестер и что-то орал, размахивая букетом, кажется "Выздоравливай скорее!". Или "я тебя люблю", это он умел, паршивец. Не удивительно, что его так и не пустили в палату. День, когда он учил Джима играть в гольф, и они сломали клюшку. День, когда Чарли напилась и устроила им сцену, а потом они тащили её до дома, сами не очень трезвые, а она просила прощения и плакала, обнимая то одного, то другого. День, когда Джим подарил ему маленькое золотое колечко на мизинец. День, когда он сам подарил Джиму точно такое же.
Джордж не боится смерти. Она уродлива, но не страшна. Джордж боится только, что там, после, уже никогда не сможет вспомнить его.
Sum sine regno
Через него проходит поток света, звуков, запахов, обрывки мыслей. Иногда у него получается на секунду задержать меняющуюся картинку, потянуться мыслями к Дому, к тому, кто в Доме. Он видит Дом темно-серым, тяжелым, пыльным. Он тянется, хочет обнять того, кто плачет во сне, скорчившись на бессмысленно широкой кровати, но медленно стареющее тело, скованное свинцовой тяжестью, проходит сквозь него. Я здесь, я здесь, я с тобой, кричит он, но другой, плачущий, тонущий в темной воде, не совсем слышит его, он только всплывает чуть выше, туда, где можно дышать спокойно.
В какой-то момент в Доме появляется новая тень - светая, фосфоресцирующая, тихая, пахнущая молоком и медом. Вода клокочет, выкипает, показывается дно. "Я не держу тебя, живи, любимый, живи, пожалуйста", - он гладит вынырнувшего по голове, подталкивает в сторону слабенького светлячкового сияния.
С того, что должно быть крышей Дома, с криком срывается черная тень.
Он появляется внезапно: лежащий на полу (откуда здесь пол? как можно лежать?) в дурацком бордовом халате. Давно пора было выкинуть этот халат. "Не мог одеться поприличнее, дедуля?" - спрашивает Джим, протягивая Джорджу руку. Их пальцы встречаются. Ничего не происходит: никто не просыпается, никто не исчезает, архангелы не трубят в трубы, даже искры из глаз не посыпались. Джордж неловко встаёт на ноги, Джим поддерживает его за локоть. "На себя бы посмотрел", - ядовито отвечает Фальконер и плачет. На Джиме идиотский черный костюм-тройка, но это всё-таки не повод для слёз. "Первым делом нам надо переодеться", - говорит Джим.
Regnabo
Кенни Поттер курит на крыльце полицейского участка. Ему только двадцать, пока официально нельзя. Сигарету ему дал следовательно, значит, неофициально можно.
Три дня назад он проснулся в одном доме с мертвым человеком. Копы сказали, что при вскрытии у Фальконера нашли здоровенную хрень прямо в сердце. Видимо, было не больно и быстро. Профессор был совсем пьяный и заснул, сидя в кресле; Поттер перетащил его на кровать и поцеловал в губы. Он не знает, зачем это сделал - тогда знал. Просто прикосновение губ к губам. А теперь профессор умер, как будто бы Кенни поцеловал мертвеца. Но всё равно это было правильно.
Он кидает окурок в урну, спускается во двор. Перед ним миллиард дорог. Он наугад выбирает одну и идёт, не думая ни о чем. К нему пока не пришло давящее ощущение ответственности за эту единственную выбранную из миллиарда. Он просто идёт, куда идётся. Кеннет Поттер может стать нефтяным магнатом или бродягой, докуривающим за прохожими бычки в Центральном парке, но сейчас это его не беспокоит. Он чувствует спиной чей-то взгляд, поводит плечами, оборачивается - никого. Идёт дальше.
Не грусти, сокровище моё
Колесо ФортуныRegno
Карлос смотрит вслед уезжающему Мерседесу, плюет под ноги, зябко поводит плечами. В пачке ещё полно сигарет. Он не понимает, к чему это настроение: то ли обидно за сорвавшегося клиента, то ли воротит от пластикового американского заката. Дома алое солнце садилось в зелено-черное море, прислушайся - зашипит, как вода на противне, а здесь одна видимость. Если бы его бойфренд сразу сказал, что в Америке всё похоже на павильонные декорации.
Клиент дал ему сорок долларов за просто так. Славный, в общем-то, парень, зря не согласился. Карлос был бы ему чертовски благодарен за возможность слинять с опостылевшей автостоянки. Настоящая мадридская благодарность - это вам не калифорнийский благодарностезаменитель в пластиковом пакетике по девять долларов девяносто центов.
Он хорошо запомнит этот вечер, закат, стоянку, дурацкий постер на стене. Сорок долларов - ни то, ни сё, слишком много для того, чтобы потратить на еду, и слишком мало для того, чтобы отложить про запас. Он пойдёт в ночной клуб, купит виски. Дождётся заветного: "Бармен, ещё пару того, что пьёт этот парень". Познакомится с очередным "начинающим режиссёром". Этого народа у Карлоса перебывало куда больше, чем хотелось: они редко платили по делу.
"Не пойдёт, друг, у меня акцент", - тошнит его от этой вежливости. Если нет, говори нет, будь мужиком.
"Тем лучше, - клиент не улыбается, строит серьёзную физию, - у нас роль испанца. Чувак в фильме - испанец. Какого хрена он должен говорить, как калифорнийское быдло?"
Наутро окажется, что клиент не соврал: он потащит помятого и заспанного Карлоса на какую-то задрипанную студию, познакомит с девчонкой в огромных очках и в засаленной ковбойке.
"Синтия, это к нам на роль испанца!"
"Которого, - спрашивает Синтия, надумая огромный розовый пузырь жвачки, - который говорит или который молчит?"
Клиент окидывает Карлоса оценивающим взглядом.
"Который молчит".
Карлосу семьдесят четыре года, он главный редактор журнала "Пентхаус", у него любящая жена, которая закрывает глаза на его слабости, трое внуков, огромная вилла в Голливуде, куча любовников и любовниц самых разных мастей. Правда, с потенцией проблемы, но верный друг работал на совесть, пора отпустить его на пенсию. Он пьёт Виагру, но от неё скачет давление.
Нахальная девчушка с массачусетским акцентом берёт у него интервью. Ввинчивает вопрос напоследок: мистер Надаль, кого бы Вы хотели поблагодарить за всё, что у Вас есть? Ясное дело, Карлос должен ответить - себя, любимого. Или там маму, папу, счастливую судьбу.
"Одного парня на автостоянке", - отвечает Карлос.
Как он не пытается, не может вспомнить его лица.
Regnavi
По внутренним ощущениям часы профессора Фальконера остановились уже десять месяцев назад. Часовая стрелка застыла между цифрами семь и восемь. За окном всегда идёт дождь, всегда остро и тошнотворно пахнет мокрыми плетистыми розами, обвивающими крыльцо дома Чарли.
Просыпаясь, он проводит рукой по левой половине кровати. Пальцы натыкаются на гладкую прохладную поверхность простыни. Только так он может быть уверен, что действительно проснулся. Во сне там, слева, знакомое тепло, и сонное сопение. Иногда на постель залезают фоксы, Джордж замирает, хлопает ладонью рядом с собой, но они никогда не приближаются, ютятся в ногах, чтобы исчезнуть со звоном будильника.
Он чистит зубы, одевается, причесывается, натирает ботинки, постоянно сталкиваясь локтями с пустотой. Ему тесно на кухне: в отсутствие Джима и собак двигаться ещё тяжелее, чем когда они все толклись здесь, галдя на разные голоса и мешая ему подготовить себя к очередной битве с окружающим миром. Какая-то часть их осталась в доме, эти напоминания ходят своими обычными маршрутами. Джордж боится помешать им, спугнуть их.
Он пьёт и перебирает воспоминания, отбирая самые лучшие, самые яркие из стопки. Есть радостные, есть откровенно горькие, есть страшные. Он научился любить их все. Поездка в Англию, знакомство в баре, знакомство с родителями - его и Джимовыми, их лучший уик-энд в семейном отеле близ национального парка. День, когда они страшно, вдрызг поссорились из-за того, нужно или нет вытирать посуду после мытья. День, когда Джим сломал руку. День, когда Джордж отравился, его везли в реанимацию, это всё глупости, но вспоминается белое лицо с набрякшими под глазами мешками, такое любимое: Джим пытался пробиться через кордон из двух пухлых суровых медсестер и что-то орал, размахивая букетом, кажется "Выздоравливай скорее!". Или "я тебя люблю", это он умел, паршивец. Не удивительно, что его так и не пустили в палату. День, когда он учил Джима играть в гольф, и они сломали клюшку. День, когда Чарли напилась и устроила им сцену, а потом они тащили её до дома, сами не очень трезвые, а она просила прощения и плакала, обнимая то одного, то другого. День, когда Джим подарил ему маленькое золотое колечко на мизинец. День, когда он сам подарил Джиму точно такое же.
Джордж не боится смерти. Она уродлива, но не страшна. Джордж боится только, что там, после, уже никогда не сможет вспомнить его.
Sum sine regno
Через него проходит поток света, звуков, запахов, обрывки мыслей. Иногда у него получается на секунду задержать меняющуюся картинку, потянуться мыслями к Дому, к тому, кто в Доме. Он видит Дом темно-серым, тяжелым, пыльным. Он тянется, хочет обнять того, кто плачет во сне, скорчившись на бессмысленно широкой кровати, но медленно стареющее тело, скованное свинцовой тяжестью, проходит сквозь него. Я здесь, я здесь, я с тобой, кричит он, но другой, плачущий, тонущий в темной воде, не совсем слышит его, он только всплывает чуть выше, туда, где можно дышать спокойно.
В какой-то момент в Доме появляется новая тень - светая, фосфоресцирующая, тихая, пахнущая молоком и медом. Вода клокочет, выкипает, показывается дно. "Я не держу тебя, живи, любимый, живи, пожалуйста", - он гладит вынырнувшего по голове, подталкивает в сторону слабенького светлячкового сияния.
С того, что должно быть крышей Дома, с криком срывается черная тень.
Он появляется внезапно: лежащий на полу (откуда здесь пол? как можно лежать?) в дурацком бордовом халате. Давно пора было выкинуть этот халат. "Не мог одеться поприличнее, дедуля?" - спрашивает Джим, протягивая Джорджу руку. Их пальцы встречаются. Ничего не происходит: никто не просыпается, никто не исчезает, архангелы не трубят в трубы, даже искры из глаз не посыпались. Джордж неловко встаёт на ноги, Джим поддерживает его за локоть. "На себя бы посмотрел", - ядовито отвечает Фальконер и плачет. На Джиме идиотский черный костюм-тройка, но это всё-таки не повод для слёз. "Первым делом нам надо переодеться", - говорит Джим.
Regnabo
Кенни Поттер курит на крыльце полицейского участка. Ему только двадцать, пока официально нельзя. Сигарету ему дал следовательно, значит, неофициально можно.
Три дня назад он проснулся в одном доме с мертвым человеком. Копы сказали, что при вскрытии у Фальконера нашли здоровенную хрень прямо в сердце. Видимо, было не больно и быстро. Профессор был совсем пьяный и заснул, сидя в кресле; Поттер перетащил его на кровать и поцеловал в губы. Он не знает, зачем это сделал - тогда знал. Просто прикосновение губ к губам. А теперь профессор умер, как будто бы Кенни поцеловал мертвеца. Но всё равно это было правильно.
Он кидает окурок в урну, спускается во двор. Перед ним миллиард дорог. Он наугад выбирает одну и идёт, не думая ни о чем. К нему пока не пришло давящее ощущение ответственности за эту единственную выбранную из миллиарда. Он просто идёт, куда идётся. Кеннет Поттер может стать нефтяным магнатом или бродягой, докуривающим за прохожими бычки в Центральном парке, но сейчас это его не беспокоит. Он чувствует спиной чей-то взгляд, поводит плечами, оборачивается - никого. Идёт дальше.
@темы: пейсательство, a single man
-
-
13.12.2010 в 23:49-
-
13.12.2010 в 23:51-
-
13.12.2010 в 23:58-
-
14.12.2010 в 00:06-
-
14.12.2010 в 00:08А я тебя.
-
-
14.12.2010 в 01:18-
-
14.12.2010 в 11:08-
-
14.12.2010 в 18:36Отдельное спасибо за Карлоса! Так рада, что у него всё хорошо, а то жалко было.
-
-
14.12.2010 в 18:38-
-
16.12.2010 в 01:50Прекрасно, прекрасно!)
-
-
16.12.2010 в 10:47не любите литературный канон или фордовскую экранизацию?
-
-
16.12.2010 в 18:29